Когда мы начинаем двигаться вместе, вижу только отдельные картинки — его короткие бачки с едва заметной сединой, сильные плечи, мочку уха. Я смыкаю пальцы у него на ключицах и сжимаю их крепко-крепко.
Не могу не думать о Дексе. Знаю, что ничего у нас не сложится, что в сентябре он женится на Дарси. Но я живу сегодняшним, испытываю радость обладания и довольна этим. Ничто не длится вечно, говорю я себе. Особенно хорошее. Хотя обычно безвыходных положений не бывает. Вспоминаю то, что, так или иначе, заканчивалось. Учеба в университете, например. Я понимала, что уеду на четыре года, буду приобретать новых друзей, опыт, знания и что однажды, в определенный день, этот этап завершится. Тогда я получу диплом, сяду в поезд до Индианы, и жизни в Дьюке наступит конец. Глава будет окончена. Но это не мешало мне наслаждаться жизнью и пить чашу радости до дна.
То же самое и с Дексом. Не собираюсь думать о том, чем все закончится. Хочу жить сегодняшним.
Вечером, когда я уже дома, Декс звонит мне с работы. Просто здоровается и говорит, что скучает. Так мужчины обычно звонят своим возлюбленным. Безо всяких опасений. Мне кажется, что мы по-настоящему вместе. Как только вешаю трубку, телефон звонит опять.
— Да, — отвечаю я тем же расслабленным тоном, думая, что это снова Декс.
— Что у тебя с голосом? — спрашивает Дарси, возвращая меня к реальности.
— С голосом? Ну, устала. В чем дело? Она подробно рассказывает мне об очередном «кошмаре» у себя на работе — «кошмар» обычно сводится к тому, что сломался принтер. И сегодняшний случай — не исключение. Штатный корректор удрал на вечеринку в клуб. Подавляю в себе желание сказать, что ее клиенты все равно не заметят ошибок в правописании, но вместо этого спрашиваю, кто собирается в Хэмптонс на выходных. Слух у меня напряжен до предела — ожидаю услышать имя Декса. Он говорил мне, что поедет, и уговаривал ехать тоже. Могут быть неудобства, но оно того стоит, сказал Декс, ведь он все время будет меня видеть.
— Не знаю. Клэр останется в городе. Декс поедет.
— Да? Освободился наконец? — спрашиваю я, и в моем голосе звучит слишком много удивления. Тут же пугаюсь, но Дарси не замечает моей натянутости.
— Он только что провернул какое-то большое дело, — говорит она.
— Какое?
— Не знаю. Какое-то дело.
Дарси не интересуется его работой. Я много раз была свидетелем, как она прерывает его на середине рассказа и переводит разговор на собственные мелкие заботы. «Я не слишком полная? Мне это идет? Ты поедешь со мной? Пожалуйста, сделай это для меня». Я. Меня. Мне.
Словно в подтверждение моих мыслей она говорит, что собирается послать свою видеозапись на кастинг — хочет участвовать в телешоу. Эта мысль кажется ей забавной. Замашки эксгибициониста. Что может быть хуже того, чем стоять перед камерами и позволять всему миру тебя оценивать, судить и рвать на части.
— Как ты думаешь, меня возьмут?
— У тебя все шансы.
Она достаточно красива и обладает бурным темпераментом — как раз то, что нужно для реалити-шоу. Изучаю собственную физиономию в зеркале и думаю над тем, что сказал Декс: будто я выгляжу как модель художника. Да, может быть, я привлекательна. Но далеко не такая хорошенькая, как Дарси, с ее потрясающей фигурой, высокими скулами и изящно очерченными губами.
Та громко хохочет в трубку и уже рассказывает очередную историю о себе. Мне неприятно ее слушать. В голову приходит слово «скрипучая», и когда я снова рассматриваю свое изображение, то решаю, что, может быть, я далека от идеала, но зато у меня приятный голос, чего ей явно недостает.
Сейчас четверг, канун нашего отъезда в Хэмптонс. Декс у меня. Собирались подождать до следующей недели, чтобы увидеться, но сегодня оба рано управились с работой. И вот мы снова вдвоем. Мы занимались любовью. Теперь моя голова лежит у него на груди и слегка приподнимается в такт дыханию. Мы молчим, но вдруг он спрашивает:
— Что же мы делаем?
Вот оно!
Я сто раз об этом думала, задавала себе тот же самый вопрос, с той же самой интонацией. И каждый раз отвечала по-разному.
Мы следуем зову сердца.
Мы пользуемся случаем.
Мы спятили.
Мы губим себя.
Мы предаемся похоти.
Мы ищем выход из тупика.
Мы бунтуем.
Он боится брачных уз.
Я боюсь одиночества.
Мы влюбляемся.
Мы уже влюбились.
И скорее всего мы понятия не имеем, что делаем. Эту версию я и озвучиваю.
— И я тоже не знаю, — тихо отвечает он. — Поговорим?
— Ты этого хочешь?
— Не очень.
Мне становится легче. Потому что я тоже не хочу. Боюсь того вывода, к которому мы можем прийти. Любое решение меня пугает.
— Тогда давай не будем. Не сейчас.
— А когда? — спрашивает он.
Я почему-то говорю:
— После Дня независимости.
Говорю наобум, но середина лета — это всегда своего рода рубеж. Даже несмотря на то что после Дня независимости времени остается больше, оно всегда проходит быстрее, прямо-таки пролетает. Июнь всегда кажется более длинным, чем август, пусть даже в июне дни и короче.
— Ладно, — соглашается он.
— Никакого самоанализа до Четвертого июля, — твердо говорю я, как будто собираюсь сдавать экзамен в университете. Голос у меня решительный, хотя еще неясно, о чем мы на самом деле договорились. Что расстанемся после Четвертого июля? Или... нет, он не мог подумать, будто я намекаю на то, что Четвертого июля он должен признаться Дарси и расторгнуть помолвку. Об этом речь не шла. Мы приняли решение... не принимать никаких решений. Вот и все.